Путь от "красного чума" к учителю-кочевнику

Ребята из сообщества Коренные малочисленные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока (в Моем мире на майл.ру), прислали статью. На мой взгляд, вопросы, которые там поднимаются, созвучны по всему Северу и у нас в частности! Прочтите! Действительно она полезна для понимания, что же все-таки происходит с аборигенами Севера, да, я думаю, с любым народом, когда идет грубое вмешательство в уклад, традиции народа!

Интервью с этнографом Константином Куксиным
Сейчас в России живет сорок пять малочисленных народов, примерно двадцать пять из них кочуют на севере Сибири и Дальнем Востоке. Правда, последние полвека сохранять образ жизни, который тысячелетиями вели их предки, российским кочевникам становится все труднее. Ни колонизация русского Севера Ермаком, ни насильственная христианизация в течение нескольких веков не смогли сделать то, что удалось осуществить за несколько десятилетий советской системе образования - поставить живучих северян на грань исчезновения. Когда коренные народы Севера заставили платить ясак (дань в два соболя), они стали проворнее охотиться. Когда разрушали их идолов, они уходили из тайги в тундру, научившись жить там, где никто не живет. Но когда вертолеты и «моторки» стали увозить детей в школы-интернаты, родители оказались беспомощными. И теперь их интересы должно отстаивать новое российское государство - считает директор Музея кочевой культуры, методист Лаборатории народоведения и межкультурной коммуникации Московского института открытого образования Константин Куксин. Беседовала Ольга Орлова.

С какими северными народами Вам довелось кочевать?
Как этнограф я работаю на Ямале по большей части с ненцами (их сейчас чуть более 40 тысяч), хантами (29 тысяч). Но, конечно, на Севере есть и другие народы, например 40 тысяч кочевников-эвенков в Якутии, а есть почти исчезнувшие орочи и эвены.

Кочуют ли сейчас чукчи?
Всего чукчей осталось не так много – около 16 тысяч, из них часть – тундровые – до сих пор кочуют. Чукчи всегда делились на береговых и тундровых. Береговые чукчи выходили на промыслы в море, а тундровые пасли оленей. У каждого берегового чукчи был названый брат-оленевод, с которым они встречались и обменивались продуктами. Еще в начале ХХ века между такими братьями был возможен обмен женами.

Какая продолжительность жизни?
50-60 лет. Зачастую мужчины рано погибают: замерзают, тонут. Многие чукчи, эвенки, ханты не умеют плавать – учиться-то негде, бассейнов нет, а природная вода круглый год холодная. Сейчас хотя бы иногда пытаются помогать друг другу, а раньше, рассказывали старики, порой даже руки не подавали: «Брат упал в воду – дух воды забрал его». У оленеводов и охотников жизнь тоже тяжелая и опасная, все время на грани риска. Некоторые до сих пор еще живут, словно в каменном веке. Для них мамонт – живое существо, только обитает в нижнем мире. Рыба может жить только в воде, а мамонт – под землей. Торчащие бивни мамонта – это свидетельства замерзших животных, которые пытались выбраться на землю, но не смогли. Бивни для них реальные ориентиры. Спроси, как куда пройти: «Дойди до бивня мамонта, а там налево».

Возможно ли сохранение такого нежного, архаичного сознания в наш информационный век?
Возможно. Когда я впервые попал на Ямал, я был поражен, как хорошо сохранилась там кочевая культура. До этого я жил и кочевал в Монголии, и думал, что лучше, чем там, кочевая культура нигде не сохранилась. Но у нас на Севере она не только по-настоящему жива, но даже испытывает некоторый подъем.

В чем это выражается?
Быть оленеводом становится все более и более престижно. Мальчишки бросают школу и уходят к отцам. Возрождается шаманизм. Люди чувствуют, что это их родной образ жизни и они к нему готовы. Тот спад, который описывали коллеги-ученые еще лет пятнадцать назад, был куда более тяжелым. Но с началом перестройки про коренные народы Севера забыли и перестали на них давить. Люди были вынуждены вернуться к кочевому образу жизни. Кто вернулся к оленеводству, тот выжил. Кстати, похожая картина наблюдалась и у степных кочевников – в Туве, в Казахстане люди доставали дедушкины юрты и отправлялись в степь к родственниками и начинали кочевать. Тот период, в целом смутный для нашего государства, кочевникам пошел на пользу. Для них внимание государства – хуже всего.

А почему Вы, этнограф, стали заниматься проблемами образования?
Кочуя с этими народами и изучая их проблемы, я пришел к выводу, что в сложившейся ситуации образование играет ключевую роль. Как это не парадоксально звучит, но последние тридцать лет система образования – это главный фактор, разрушающий традиционную культуру местного населения.
Большевики шли на Cевер довольно медленно. Только в 1930-х годах утихли последние восстания. Советская власть нанесла самый ощутимый удар по культуре Севера с помощью образования, создания Советов. Уничтожали народ изнутри, истребляя "лучших людей" – так на Севере называли ханов, шаманов, князей. Стали бороться с безграмотностью, появились "красные чумы". А в послевоенные годы стали создавать школы-интернаты. Милиционеры прилетали на вертолетах, приплывали на моторках и отлавливали детей 6-7 лет. Затем в поселке дети жили около 10 лет. Родителей видели только раз в году летом. На каникулы многие из детей уехать не могли: родители кочуют далеко, и отвезти к ним детей на неделю нельзя.
Дети обучаются физике и математике, но забывают обычаи предков и не могут вернуться в тундру. Они либо остаются в поселках, либо уезжают в города. Иногда мальчишки еще пытаются после 6-7-го классов сбежать к отцу в тундру. Но если мальчики в ней не росли, они теряют много навыков и их процесс взросления затягивается до 20-25 лет. Они слишком многого не умеют. Тогда как их сверстники, которые кочевали с отцами, уже в 15-17 лет обычно могут жениться и пасут свое стадо.

Что собой представляют интернаты, в которых растут дети кочевников?
В них работают замечательные педагоги и созданы прекрасные условия. Например, Белоярский интернат выглядит почти как пятизвездочный отель. Иногда видишь бедные поселки, а рядом – замки на сваях. Это интернаты. Но эти же замки-дворцы и есть основные разрушители традиций. Уже сами директора интернатов понимают, что они благими намерениями разрушают национальную культуру. И вот решили попробовать помочь детям: создали специальные курсы обучения жизни в тундры. На лето их вывозят в специальный лагерь, где промысловики учат школьников премудростям, которые они и так бы лучшим образом освоили дома.

Помогает?
Почти нет. Профессия оленевода одна из самых сложных в мире.
Многие вещи впитываются с молоком матери. Если человека оттуда изъять, он теряет связь с тундрой. У него выключается чутье, механизм ориентации в тундре. Ведь кочевники ориентируются без компаса. Как научиться быстро отличать 20 видов снега? Как выбрать из трехсот животных, которые крутятся вокруг тебя, нужного оленя?

Зачем нужно различать снег?
А как решить, где лучше снега для воды набрать? Какая будет погода? Идти на охоту за лосем или за песцом? Где будет больше ягеля? Легко ли будет оленям пастись на новом пастбище? Как у степных охотников десятка два названий лошадей и упряжи, так же на севере десятки названий снега. Однажды я делал женскую работу: меня учили выбирать снег для очага. Надо лопаточкой докопаться почти до земли и найти место, где снег слежался в фирн, плотные кристаллики льда. Их надо собрать, не зацепив мох и землю. Наберешь полный мешок, и из него почти 90% воды. А если набрать снег сверху, то из него можно натопить воды на донышко котелка.
Ваша непосредственная специальность – этнопсихология. И помимо Севера Вы также много кочевали в Монголии, Киргизии, Казахстане.

В чем разница между степными и северными кочевниками?
В степи работать намного проще, ведь Россия столетиями входила в состав Монгольского улуса. В этом смысле мы вышли не только из шинели Гоголя, но и из дели (халата) Чингис-хана. В степи сразу чувствуешь себя как дома. Русский степному кочевнику как брат. Со мною как-то кочевал друг, который не пил кумыс и модно одевался, так над ним в степи смеялись: «Откуда он русский знает, он же американец!?» А на Севере приходится преодолевать преграду недоверия. Между нами как между ХХI-м и Каменным веками – пропасть, которую очень сложно преодолеть. Вас встречают каменные лица. Эмоции проявляют очень редко. Вот пример. Уехал муж, попал в пургу. Жена вся извелась. Через три дня муж пришел весь обмороженный. Она ему спокойно: "Пришел?" Тот: "Да, пришел." И как ни в чем не бывало готовит мужу чай, виду не падает, что переживает. Такая культура немногословная, но очень глубокая. Очень сдержанные люди, с колоссальным чувством собственного достоинства.

Как они выясняют отношения?
Не помню, не видел. Замечания делают очень мягко. В основном все пытаются решить действием. Вот ушел муж в запой. Что делает жена? Укладывает его молча на нарту и увозит в самый дальний чум к родственникам, пока не придет в себя.

У нее есть такие полномочия?
Конечно.

И в отношении детей?
Маленьких детей никогда не наказывают. Они считают: ударить ребенка – сломить его дух.
Как же решается проблема безопасности? Розеток в чуме нет, но есть постоянно кипящий котел.
Привязывают ребенка к жердочке так, чтобы мог бегать и играть, но не мог дотянуться до огня и кипятка. А потом с 4-5 лет дети полностью копируют родителей. У девочек появляется собственная сумочка для шитья, она делает себе куклу-идола. С каждым событием она надевает на нее новую одежду. Мальчики уже в 7-8 лет легко ездят на упряжке оленей и управляют снегоходом "Буран". Именно через работу они всему учатся и вырастают очень достойными людьми.

В чем отличие мужской работы от женской?
Женские и мужские миры на Севере настолько разные, что этнографам лучше работать в паре – мужчина и женщина. Чум ставит только женщина, это ее территория. Я, например, в чуме редко бываю, и уж тем более никаких женских тайн мне никто не откроет, я все время пасу оленей, а коллега-этнограф может разузнать что-то из женского мира. Но женщину–этнографа в свою очередь никогда не позовут к мужчинам – ни в святилище, ни в стадо.
Чум делится на мужскую и женскую половину: граница проходит через очаг, который стоит в центре. Но в целом чум принадлежит женщине. Мужчина, входя в дом, скидывает свою малицу и надевает женскую одежду, чтобы женские духи были к нему благосклонны. Спят вместе в пологе. У чукчей полог меховой, у оленеводов на Ямале – холщовый. Через пологи проходит границы мужского и женского мира. Поэтому занятие любовью – это сакральный акт, когда объединяется мужской и женский мир. Но все равно мужчина как бы в гостях у своей жены. Он и спит, укрываясь ее шубой.

Сколько всего у жены должно быть шуб?
Пять. Старая – для работы, вторая – повседневная, третья – для мужа, четвертая – праздничная, а пятая – запасная, для гостей. Их надо каждый год шить заново. Шьют женщины самостоятельно, нитки до сих пор тянут из оленьих жил. Вот сидит хозяйка за столом, ест, одновременно вытягивает жилки из мяса и делает тут же из них нитки. Бывает в чуме два-четыре полога. Священная линия начинается от очага, проходит через священный платок напротив входа, на котором часто вышивают кресты – здесь язычество давно смешалось с православием. Дальше линия еще продолжается 10 метров за чумом, где заканчивается Священной нартой – там находятся мужские идолы. Их обычно не показывают посторонним. Так вот, линию, разделяющую чум на мужскую и женскую половину, женщина не должна переходить. Ее обычно даже заваливают всяким скарбом. Кочевники верят, если женщина переступила линию, с мужчиной в тундре может что-то случиться: либо медведь нападет, либо другая беда. Женский шаг в их сознании – мистический. Он может отнять жизнь у человека, а может и вернуть. Поэтому женская обувь перевозится на отдельных нартах. На них же отдельно перевозится лист от очага, потому что под ним непосредственно находится вход в нижний мир, с которым связана женщина.

Значит, женщина у северян – полноценный и равноправный партнер?
Мы привыкли с христианской точки зрения иерархически оценивать отношения. А у северных кочевников нижний мир равноправен верхнему, только в нем все наоборот. У нас родился человек, внизу плачут – у них умер. У нас умер, в нижнем мире радуются – у них родился. И потому женщина, которая скорее вхожа в нижний мир, равноправна. На ней лежит огромная ответственность, ведь из нижнего мира приходят болезни, холод, комары и прочие напасти. Каждая женщина у северных кочевников – немножко шаманка. Вечерами перед сном хозяйка достает идолов, кормит их жиром, чем-то покрапит вокруг, чем-то окурит, чтобы были все здоровы. Мужчина никогда не прикасается к женским вещам, их даже перевозят на отдельных нартах. Каждый ведет свой аргиш – караван из нарт (саней, в которые запряжены олени). Женщина везет чум, постели и все, что связано с домом. Женская нарта с колыбелью, потом нарта с личными женскими вещами, обувью и листом от очага, потом чум и все остальное. У нее аргиш больше нагружен.
Мужчина везет Священную нарту, потом часть вещей, приспособления по хозяйству.

В этом смысле совместное воспитание мальчиков и девочек в интернате – тоже удар по коренным традициям?
Да, конечно. Женщины, которым сейчас по 40 лет, рассказывали, как их привозили в интернат без знания языка и селили с чужими детьми одного возраста. Дети переживали такой шок, что не могли оправиться от болезней. Начиналась нервная горячка, и многих приходилось отправлять обратно в тундру на год-два, чтобы они пришли в себя от нервных потрясений. Поэтому я часто спрашиваю у оппонентов: хотели бы вы, чтобы ваши дети не видели вас 10 месяцев в году и росли с людьми другой цивилизации?

И что отвечают?
Мямлить начинают: «А как же образование?..»
Вот сейчас пытаются найти другой подход: создавать интернаты семейного типа. В комнате живут братья и сестры из одного рода. И это, безусловно, лучше, чем прежняя система, но все равно после окончания семейного интерната не решается еще одна существенная проблема - демографический дисбаланс. Девочки не хотят возвращаться в тундру.

То есть у кочевников дефицит невест?
Да. Девочки у кочевников, как и везде, впрочем, более послушные и учатся лучше, чем мальчишки. Поэтому большинство девочек заканчивают полные 9-11 классов. Все это время они живут в шикарных интернатах, где замечательные еврокухни с микроволновками и духовками: только кнопки нажимай! Как они потом вернутся в чум?! Жизнь женщины в чуме довольно тяжела. Мальчишкам их жизнь часто нравится – проваливаться в снег, замерзать в тундре, уходить под лед, идти на зверя – столько приключений, драйв! А у женщины приключений нет, но есть много каждодневной, утомительной работы: шкуры мять, постоянно готовить еду, собирать-разбирать чум. Вот девочки и стараются остаться в поселках и городах. Поэтому в тундре конкуренция среди женихов колоссальная. Выкуп за невесту – 30-40 оленей (это около 500 тысяч рублей). Но понятно, что образованная невеста стоит поменьше, поскольку у нее навыки похуже.
В российских селах учитель – уважаемый человек, он и законы объяснит, и пример покажет.

Какое отношение к учителю там?
Если он из местных народов, то его уважают, а если русский, то отношение в целом негативное. Ведь столетиями они ничего хорошего от русских не видели.

В чем это выражается?
В недоверии. С вами будут гостеприимны, угостят чаем, но собеседники будут закрыты. Сколько русских учителей, замечательных педагогов живут в поселках, а удивляются в беседе со мной: «Ой, вы были в чуме?!» Они учат детей, которые всю жизнь проводят в чумах, но сами там никогда не были. Чумы стоят в двух километрах, но они туда не стремятся. Это параллельные миры. Поэтому многие учителя шутят: «Мы к вам в музей в Москву приедем посмотреть, как они живут». Какое может быть после этого доверие и уважение к учителю, на котором и строится образование? Что может рассказать детям-кочевникам учитель, если он ничего не знает про их мир? Любого такого учителя отправь в тундру, и он умрет в ней через три часа. То же самое происходит с этими детьми. Недавно ко мне в гости приезжала девушка-хантыйка. И хотя она закончила институт в Томске, мои родители не могли ее заставить войти в метро и ступить на эскалатор – для нее это был вход в нижний мир. Вот этот мостик между разными мирами и должен наладить учитель. Но для этого он должен знать не только европейскую культуру, но и местную. Я сам так и учился. Я пришел к ним и сказал: «Я младенец и ничего не знаю про ваш мир, научите меня всему!»
Но с другой стороны, как же интегрировать детей кочевников в дальнейшую жизнь? Нельзя же закрыть для них возможность развиваться и уехать, если они того захотят?
Но и вынуждать их покидать родные дома тоже нельзя. Местная система образования должна быть настолько гибкой, чтобы, с одной стороны, предоставлять право на всеобщее среднее образование, гарантированное конституцией РФ, а с другой стороны – дать возможность освоить навыки, необходимые для жизни в родных условиях. Детям дают дискретные знания, формирование образа мира и своего места в нем у них не складывается. Человек выходит из школы, а ощущения себя во Вселенной, в мире, в стране, в этносе у него нет. Ведь образование нужно, чтобы помочь найти себя, чтобы реализоваться.
Чему, на Ваш взгляд, стоит учить местных детей?
Не все, что учит московский школьник, нужно этим детям. Во-первых, образовательные курсы должны быть адаптированные – особенно в начальной школе, когда первые три года детей учат на родных языках русскому языку. Но остальные курсы – окружающий мир, изобразительное искусство, биология, родная литература – тоже должны быть разработаны с учетом местной культурной традиции. Курсы родного языка и литературы надо возрождать специально. Язык надо развивать. Поскольку все северные народы были бесписьменными, то местная литература была основана на устном творчестве сказителей. Их уничтожали, как всех «лучших людей», и потому эта культура фактически утрачена. Работы по воссозданию устных текстов ведутся, но требуют большей активности.
Уже созданы, насколько я знаю, специальные учебники географии с учетом местных реалий.
Конечно, детям постарше нужны базовые знания по экономике, правилам торговли. Обязательно нужны основы юриспруденции, так как незнание законов среди коренного населения часто приводит к тому, что их легко обманывают. А в тундре адвокатов нет, идти не к кому.

Какой Вы представляете в целом оптимальную систему образования для кочевых народов Севера?
Многоуровневую. Во-первых, надо строить кочевые школы. Учитель может выезжать с тундру и кочевать со стадом. Затем надо использовать достижения западной цивилизации: у оленеводов сейчас хорошая спутниковая связь, во многих чумах тарелки стоят. Возможно интерактивное обучение через Интернет. Поверьте, снабдить всех оленеводов быстрым Интернетом и наладить такую систему обучения намного дешевле, чем строить и содержать в условиях Крайнего Севера те дворцы-интернаты, которые я встречал. Они нужны тем детям, которые подросли и твердо решили продолжать образование в поселках и городах. А таких детей не очень много.
Третье – можно развивать систему тьютеров, чтобы учитель на быстроходном снегоходе перемещался от стойбища к стойбищу. Но при этом учитель должен быть мультиспециалистом, который ведет сразу несколько предметов до 8 класса.

То, что Вы предлагаете, противоречит процессу укрупнения сельских школ, который развивается в рамках современной школьной реформы.
Да, но если в селах центральной России детей только начинают свозить в интернаты, то на Севере этот опыт уже прошли. И результат ужасен. Поэтому я и поддерживаю другой путь. В Якутии при поддержке ЮНЕСКО уже работают 9 кочевых школы для эвенков и юкагиров. Все они разные. Есть целые школы, которые кочуют вместе со стадами, есть учителя-гувернеры, которые кочуют вместе с семьей, есть школа семейного типа, где представители семьи во время кочевья обучают детей своего рода.
Фактически речь идет о новой системе образования.
Скорее о воссоздании. Раньше ведь были странствующие мудрецы, которые кочевали и учили детишек: один учил считать звезды, другой – стихи слагать, третий учил читать следы зверей. Сейчас мы можно использовать этот опыт на новом уровне. Школьное образование подается в самых разных формах, приемлемых для того или иного рода или даже семьи, но при этом оно, конечно, должно соответствовать базовым образовательным стандартам Российской Федерации. Я начал искать ребят с высшим образованием, готовых поехать на год на Север, чтобы запустить этот процесс. Хотя в идеале первый учитель должен быть свой, из кочевников.

Где же их готовить?
Есть Педагогический университет им. Герцена в Петербурге, Северный институт. Есть местные педвузы, вузы в Южной Сибири, например в Тюмени, где готовят учителей для Крайнего Севера. Их заканчивают дети оленеводов, охотников и рыбаков, которые вынуждены работать в интернатах, ведь альтернативы нет. Теперь ее надо создать.
Почему, на Ваш взгляд, так важно не только сохранять, но и дать возможность естественно развиваться этим народам? Почему бы не посадить их на пособия, как индейцев в Северной Америке...
…И устроить «бархатный геноцид». Я встречался в США с вождем индейского племени. Он жаловался, что их молодежь в основном пополняет преступные группировки. Они не ассимилируются как полноценные граждане. У нас все проще, но также негуманно и недальновидно: России в принципе не нужны малые народы. А с экологической точки зрения абсолютно ясно: чем система сложнее, тем она устойчивее. Русификация малых этносов ведет в конечном итоге к неустойчивости и нежизнеспособности всего российского суперэтноса. Среди народов, как и среди природы, обязательно должно быть разнообразие. Да и как нормальные люди могут спокойно смотреть на вымирание соседей? Нельзя равнодушно наблюдать, как исчезают целые народы.

Какие меры нужно принять, чтобы сохранять экологическое равновесие северных кочевников?
Эти народы не надо оберегать, но и не надо уничтожать. Основное условие – они должны работать. Работа у них есть – на Ямале, например, пасется крупнейшее стадо в мире (600 тысяч голов) – нужно только не мешать, опять-таки не забирать детей и дать возможность зарабатывать деньги. Для этого нужно развивать торговую инфраструктуру. Олени – это бесценный источник благ. Это и замша высшего качества, и мех, и лекарство, и деликатесное мясо. А на складе в Белоярске, например, лежат шкуры вагонами, их никто не берет.
Такая же ситуация с рыбной ловлей. Многие из северян – прекрасные рыбаки, но рыбу на продажу не ловят. Некому сдавать. Нужно строить приемные пункты для промысловиков, строить рыбзаводы по новым технологиям.
Или вот другой пример: снегоход "Буран" стал уже символом культуры на севере. Раньше дети-северяне вырезали из дерева нарточки, а сейчас они вырезают игрушечные снегоходики и тарахтят. Очень рано они начинают гонять украшенные бахромой снегоходы по тайге. Но ведь для "Буранов" требуются запчасти, бензин. А денег для этого нет. Деньги заработать негде, потому что, как мы уже сказали, торговые цепочки не развиты. Частные скупщики постоянно промысловиков обманывают, скажем, требуют, чтобы рыболовы сдавали белую и красную рыбу по 14 рублей за килограмм, а затем на рынке продают за 140 рублей. Сами рыбаки приезжают в Салехард торговать, но их притесняет милиция, отбирает "Бураны" и штрафует. Кочевникам платят пособия по 1 тысяче рублей – это при северных-то ценах! А вот недавно мне звонили мои друзья-ханты: произошел замор и берега Оби усыпаны гниющей рыбой. А живут они натуральным хозяйством. Есть им теперь нечего. Им тоже выплатили компенсацию по 1 тыс. рублей на человека. Женщина считается чумработницей (домохозяйкой), она вообще зарплату не получает. Как им жить теперь в этом году? Накоплений у них нет, потому что заработать им, как я уже описал, негде. Это только частный эпизод в цепи постоянных неурядиц, которые надо решать на федеральном уровне. Сами они постоять за себя не могут.

Почему?
Такие проблемы решают на уровне местной власти. Когда речь идет о республиках – Калмыкия, Якутия, Республиках Северного Кавказа – то там у власти находятся представители этих же народов. И если власти захотят, они в состоянии принять решения, которые помогут сохранить культурные традиции, ввести новые образовательные курсы, отстаивать интересы местного населения в экономике и т.д. А когда речь идет о малочисленных народностях Севера, то здесь все решают газовики-нефтяники. И интересы коренного населения некому отстаивать. Нет голоса, который бы их институционально представлял во всех властных структурах.

То есть сохранение малых народов Севера в большей степени зависит от далекой Москвы?
Да, существует Ассоциация коренных народов севера, есть и Комитет по делам Севера в Госдуме, но они находятся в Москве и зачастую от меня или от коллег-путешественников узнают, что там на самом деле сегодня происходит. А, к сожалению, их проблемы можно решить только на федеральном уровне. Надо принять законы, что земля принадлежит коренным народам, а потом создавать туземные советы. Надо еще учитывать, что эти народности долгое время между собой воевали, между ними сохраняется своеобразная конкуренция, поэтому они друг другу активно помогать не будут. И задача именно федерального центра регулировать их взаимоотношения между собой и с большим миром.

4382.61

0

Автор Valenti

Другие материалы:

• Чудный день =)
• Приведение…
• Расчётные данные
• Княженика
• Президент меняет губернаторов, а что ждет Мурманскую область?!

Оставить комментарий:

Подписаться на комментарии